• am
  • ru
  • en
Версия для печати
10.11.2005

Гавроши XXI века

РускийEnglish

   

Георгий Дерлугьян 

В Париже рвется социальный динамит. Что динамита много, предупреждали и левые интеллигенты, и ультраправые популисты вроде Ле Пена. Оказалось, динамита еще больше — уличные погромы и бунты, как правило, выдыхаются на третий день, а тут после целой недели драк и неразберихи полиция не знает, где и что гасить.

В Америке злорадствуют — нечего было французам тыкать нашими неграми. В правительстве Франции идет своя интрига вокруг соперничества премьера Вильпена и министра полиции Саркози, чьи шансы сменить усталого Ширака на президентском посту, похоже, решаются именно сейчас. На интеллектуальном поле европейские властители дум спешат обойти друг друга в изысканных пассах на извечные темы «кто виноват» и «что делать». А если проще и по-русски, то диагноз сводится к одному слову — лимита.

В пятидесятые годы, когда вдруг отступили в прошлое кошмары Великой депрессии и фашизма, а пролетариям Запада ради социального мира и сдерживания коммунизма помогли подняться ступенькой выше в классовой иерархии, возникла нехватка рук на нижних уровнях. Желающих месить бетон, убирать в домах и на улицах или стоять у конвейера европейцы тогда без труда отыскали в своих бывших владениях: англичане в Пакистане и Ямайке, немцы — в Турции и Югославии, французы — в Алжире и Сенегале. Примерно также власти Москвы со времен метростроя откачивали молодую и непритязательную раб.силу из русских деревень, а сегодня — из Молдовы и Таджикистана. Лимитчикам обещали со временем гражданство (по-московски — прописку), и они пахали, как могут пахать только недавние крестьяне, веря в лучшую долю своих детей.

Дети-то теперь и бьют стекла в Париже. Наверняка их жизнь не такая голодная, как была у родителей в далеком селе, только не с нею они себя сравнивают. Социальная мобильность застопорилась в кризисные для Запада семидесятые годы. Дешевая рабочая сила стала не нужна, когда само производство выносится в Мексику или Китай с их едва тронутыми резервами недавнего крестьянства. Миллионы детей европейских лимитчиков безнадежно зависли в неопределенности.

Чьи они? По культуре и стилю жизни большинство уже вполне ассимилированные городские жители западных городов: носят кроссовки и джинсы, играют в футбол, едят гамбургеры и мороженое, французский или английский языки им родные. Но происхождение все равно написано на смуглом лице, о чем постоянно припоминают местные обыватели — еще генерал Деникин сетовал, что полуграмотная консьержка в его эмигрантском доме нет-нет да и бурчала во след «грязные русские». От такого обращения, конечно, возникает желание гордо и всем им назло нарядиться (тут уж кому что роднее) либо в форму русского офицера, либо во что-то мусульманское или просто хулиганское.

По оптимистическим прогнозам теорий модернизации, бывшие крестьяне автоматически должны превращаться в современных горожан с надежным статусом среднего класса или кадрового пролетариата. Увы, теория не сработала. Сегодня мы во всем мире сталкиваемся с классом, которому и названия толком нет. В Латинской Америке их зовут маргиналами, в Германии — люмпенами, в России времен скитаний молодого Горького — босячеством. Французский социолог Пьер Бурдье предложил более аналитический термин — суб-пролетариат.

Суб-пролетарии — уже не крестьяне, но и не подлинные горожане, поскольку стабильных и достойных рабочих мест им не достается. Такие промежуточные слои, зависшие в переходе из своей этнической среды в чужие города, не организуются в регулярные профсоюзы и партии. Их жизнь слишком случайна для организованного протеста и лишена перспективы, на которой можно строить какие-либо программы. Русский мыслитель-анархист князь Петр Кропоткин четко означил дилемму: революции связаны с надеждой, а безысходность порождает только бунт.

Проблема далеко не только французская, но общемировая. Недавнее нападение на Нальчик — отголосок того же тектонического разлома, что рванул в Париже. Вовсе не в исламе дело. Религия просто совпала с барьером между современным европейским образом жизни и массами, которым этот образ недоступен, потому религия превратилась в символ противостояния.

Крестьянский уклад с его традиционными ритуалами и послушанием стремительно исчезает по всей планете. Это опаснейший исторический переход. Некогда индустриализация перемолола и французов и русских в современных горожан, хотя та история была полна своих баррикад и революций.

Сегодня Третий мир оказался внутри первого. Пока в Европе проблему решали при помощи благотворительности и полицейского надзора. Не работает, как не сработало и в XIX в. Тогда проблема была решена развитием массовой занятости и массовой демократии, и к середине ХХ в. западные рабочие превратились из революционеров в реформистов. Но как и кто сможет это сделать теперь на глобальном уровне?

А пока – баррикады и отчаянные смуглокожие гавроши возрождаются.

http://www.izvestia.ru/comment


Возврат к списку
Другие материалы автора