«ИЗ СТОКГОЛЬМА К АРАРАТУ, ИЛИ КАК ОБРЕСТИ РОДИНУ?»

25.12.2007

«ИЗ СТОКГОЛЬМА К АРАРАТУ, ИЛИ КАК ОБРЕСТИ РОДИНУ?»

Фильм «Возвращение к Арарату» снят на шведские деньги армянкой Сюзан Хардалян. В 1988 году он был назван лучшим шведским фильмом. Армянская премьера картины состоялась в том же году, и он был воспринят очень эмоционально – киноязык Хардалян тогда потрясал своей откровенностью, которая со временем стала восприниматься как профессионализм...

В этом фильме приблизившийся к столетию благополучный Карпис, окруженный любящей семьей, знающий толк в хорошем вине, очень долго не рассказывал сыну о своей фобии. Отца его в Дейр-эр-Зоре, уже умершего, растерзали собаки. Старик мальчишкой бежал от рассвирепевших собак, и, скорее всего, не может себе этого простить. Поместье, дорогие вина, прекрасные машины и все более частое возвращение отца к своим воспоминаниям, которыми он впервые поделился с сыном, когда тому стукнуло сорок. До этого он берег его благополучный мир. Фильм смотрится спокойно, но потом от него сложно избавиться. Такое впечатление, что он записался на подкорку. Г-жа Хардалян отказалась поделиться секретами монтажа, которым достигается такое воздействие на зрителя.

– 25-й кадр? – я настойчиво пытался выведать профессиональный секрет.

– Ни в коем случае.

– Повторение каких-то слов? Мантры? Может, специфическое строение эпизодов? Символы, которые записаны в нас природой?

В общем, секрет мне выведать не удалось. Наверное, его и нет. Просто есть сильное чувство и высочайший профессионализм, позволяющий это чувство донести до зрителя.

Сюзан Хардалян – обладатель различных дипломов и степеней. Она – бакалавр биологии, педагог, журналист – расследователь, эксперт по исламскому терроризму. Знаток семи языков, из коих четырьмя владеет свободно. Армянский указан среди них отдельно, как родной, вне каких-либо определений. Когда тема разговора усложняется, г-жа Хардалян прибегает к английским терминам – ей так проще. Правда, если вы не поняли термин, либо из-за произношения, либо незнания, она пытается подыскать западно-армянский эквивалент. Чаще всего – успешно.

– Г-жа Хардалян, с чего начался Ваш путь в кинематограф? Вы учились практически всему и могли прийти, например, в биологию...

– Но этого не случилось. Я занималась расследовательской журналистикой. Т.е. пыталась проникнуть туда, куда, в общем-то, не пускают. А кинематограф для меня стал сферой более широких выразительных возможностей, нежели письмо. Так что мой приход закономерен. Правда, скандальность расследовательской журналистики продолжилась в кинематографе. В Турции, например, мы снимали скрытой камерой, и на этом нас взяли. Меня вместе со всей командой обвинили в шпионаже в пользу Швеции. Хотя мы снимали про Геноцид армян, к которому шведы не имели никакого отношения.

– Шведов интересует армянский геноцид?

– Практически нет. Как понятие он более или менее известен норвежцам – во времена немецкой оккупации им пришлось узнать Холокост. Но в соседней Швеции об этом практически не известно, и каждый раз шведы по-новому удивляются отмечаемым норвежцами датам, связанным со Второй мировой войной. Последние полтора века тут царит политический вакуум: ни войн, ни конфликтов. С норвежцами они разделили территории совершенно мирно, и с тех пор им кажется, что любой конфликт имеет полюбовное решение. Как-то один армянин в шведской компании пытался объяснить, что твой сосед может представлять собой угрозу твоему существованию, и удостоился полного непонимания. Геополитические опасности в их сознании не существуют, традиции сильной армии утеряны. Правда, правые считают, что армия все-таки должна быть. А остальные пытаются вообразить себе врага, для которого предназначена армия, и не находят. Ни в близком окружении, ни в дальнем. Представляете, как сложно было у них пробудить у них интерес к вещам, основой которых является ненависть и жестокость? Мы пошли от современности. Сперва мы сняли фильм про сектор Газа, в 1985г., и именно эта тема пробудила в шведском обществе интерес к геноциду.

– Фильм про Газу имел антиизраильскую направленность?

– Нет, конечно. В фильме прозвучали мнения не только арабов, но и израильтян. Но проблему того, как народ, испытавший на себе геноцид, вытесняет другой народ с обжитой им земли, скрыть невозможно. Не было никаких антиизраильских деклараций, но израильский суд запретил наш фильм к показу в Израиле. Тогда, в 1985г., любое заявление на арабо-израильскую тему воспринималось крайне болезненно. Даже в далекой Швеции члены правительства, увидев этот фильм по телевидению в ночь на Рождество, встревожились, стали звонить друг другу и высказывать недоумение по поводу его показа. Против фильма было подано 70 судебных исков – тогда Швеция была настроена произраильски. Потом, правда, ее отношение и к проблеме, и к Израилю стало более сбалансированным. Израиль, кстати, тоже смягчил свое отношение к фильму: недавно сняв запрет на показ фильма, после чего он был показан по израильскому телеканалу.

– Для того чтобы добиться такой известности, неважно какой, нужны и учителя, и кумиры.

– В общем-то, да. Из кумиров назову Дэвида Линча, в некоторой степени – Майкла Мура. Достоинство Мура в том, что после долгого затишья он снова сумел сделать кинодокументалистику актуальным жанром. До него было впечатление, что она умирает. Мур умеет задавать с экрана очень острые вопросы, у него очень авторское кино. Несмотря на то, что наш жанр исповедует точность документа, автор в нем, тем не менее, представляет свой мир. И очень многое зависит от того, каков он, этот мир. Более того, документальный кинематограф становится интересен только тогда, когда политические вопросы становятся личной темой автора. Что же касается школы, то среди множества влияний довольно сложно. Но меня считают представителем шведской школы.

– Нам более или менее известно шведское игровое кино. Такая мощная персона, как Ингмар Бергман, способен заслонить собою не только игровой, но и все прочие жанры кинематографа. А вот о документальном шведском кино мы практически ничего не знаем.

– И, тем не менее, школа шведского документального кино существует. Причем в последние 10 лет это практически единственная школа, которая исповедует политический и социальный темперамент. До середины 90-х примерно 20-30 лет кинодокументалистика исследовала личность, практически обходясь без ее связей с большим миром. Исследование было повернуто внутрь персоны. Твои отношения с родителями – не объясняются ли они эдиповым комплексом? К кому ты принадлежишь – сексуальному большинству или не очень? Т.е. герой кинематографа в принципе отказывался от не своих проблем и с упоением копался в себе. Это направление исследований совершенно естественно ведет к самоизоляции. Но в 90-х снова пришло осознание того, что мир велик. В какой-то степени это связано с падением Берлинской стены, когда стали меняться границы. И тогда, в начале 90-х, образовалось новое движение: «Сообщество европейских документалистов». В него вошли кинематографисты, оставшиеся вне тогдашнего мейнстрима – самокопания. Политический фильм снова стал популярен. Это течение с десятилетней задержкой дошло и до Америки, облегчив проблемы Майкла Мура: на политическое кино уже можно было найти деньги.

Сегодня шведская документалистика изобилует новыми именами и новыми подходами. Кто бы мог подумать, что анималистика может стать документальным жанром? Когда нет возможности или права показать лицо персонажа, документалист прибегает к анималистике. И получается замечательно. В Японии, которая является сегодня страной анимации, эта шведская кинематографическая новинка была встречена с восторгом.

– Мы плохо знаем или не знаем вовсе шведский документальный кинематограф. А знают ли в Швеции наш? Например, знаете ли вы многократно титулованного Пелешяна?

– К стыду своему – нет, и тут мы одинаково любезны. Как ни странно, это может быть связано и с глобализацией. Связи растут, коммуникации совершенствуются, выбор увеличивается, но если не хочешь утонуть в информационном потоке, то вынужден ограничиваться какой-либо одной темой. Получаются маленькие островки интересов. Это можно проследить на примере телевидения. Количество телезрителей константно, но телеканалы, чтобы привлечь аудиторию, специализируются на определенных темах. В результате глобальная телеаудитория разбивается на множество мелких, по интересам.

– Можно ли сегодня использовать для кинодокументалистики географические понятия? Правомерно ли использование понятия «западный кинематограф»? Имея в виду динамичный монтаж, свободное проникновение в тему и прочая, и прочая?

– Нет. Можно выделить европейский кинематограф, но западного, как обобщенного вокруг одинаковых культурных понятий, не существует. Мы весьма сильно отличаемся от американцев. И если Майкл Мур нам понятен, то другие американцы основой жанра считают скорость. Все очень быстро движется, меняется и нормальному человеку трудно понять, что к чему. Европеец же в своих исследованиях хочет дойти до сути.

– Может, американцы просто быстрее соображают?

– Увы, нет. У них установились условности жанра. Например – каждые 30 секунд менять тему. И тут даже самый продвинутый американец оказывается бессилен. За полминуты можно успеть только принять все так, как вам преподносят. Понять – вряд ли. Т.е. вы принимаете, что такая-то зубная паста – лучшая в мире и может осчастливить человечество. Но вопрос «почему?» остается открытым.

– В России много анекдотов про горячих финских парней. В основном – о том, как они медленно соображают. Может, шведы, будучи северным народом, соображают глубоко, но медленно?

– Эти анекдоты рассказывают и в Швеции. Наверняка, такие же анекдоты и финны рассказывают про шведов. На самом же деле шведы понимают все очень быстро. А американская скорость приводит к тому, что они просто не успевают вникнуть в тему, и потому их восприятие остается поверхностным. В этом году я уже 8 раз была в секторе Газа на съемках. Каждый раз – по 2-3 недели. Туда же приезжают американцы и за 2 дня снимают фильм. Не о чем-нибудь, а о психическом здоровье жителей Газы.

Кстати, когда они покупают наши фильмы, они их монтируют по-своему. Появляется «говорящая голова» и рассказывает, о чем этот фильм, вместо того, чтобы его показывать. Часовой фильм сокращается до 20 минут, причем большую его часть составляет монолог ведущего.

– А зачем тратиться на переделку? Не проще просто показать фильм?

– Здесь уже вопрос культурного соперничества. У американцев есть важный элемент идеологии – все должно быть американским. Все должно видеться американскими глазами. Европейцы тут гораздо более демократичны.

– Теперь о личной жизни. Вы давно и счастливо замужем за армянином?

– Давно, счастливо, но за шведом. Мы с ним коллеги. Он преподает – учит, как снимать кино. А я снимаю.

– Вообще, насколько я знаю, в смешанных браках семьей правит жена...

– И в не смешанных тоже.

– У вас много детей?

– Брак все-таки европейский. У нас только одна дочь, 14 лет. Знает армянский, правда, от меня. Мне бы хотелось, чтобы она знала язык лучше. Но как это сделать, не знаю. Просто учебник ничего не дает. Если в прошлом ребенок в воскресенье ходил в школу или в церковь, то сегодня он проводит воскресенье за компьютером. Может, через этот компьютер его и обучить?

– Это не только ваша проблема. Разговоры об общеармянском обучающем портале идут, но конкретно ничего не делается. Мы как-то очень надеемся на то, что в армянах чувство Родины возникает само собой и в поддержке не нуждается. Кстати, а что для вас – Армения?

– Наверное, Родина, которую я пытаюсь обрести и стать ее частью. Я часто приезжаю в Армению, но, честно сказать, не совсем понимаю, в чем моя роль. Так же, как ее не понимают и многие другие армяне из диаспоры. Просто давать деньги? Это понятно вначале. Но потом хочется найти свое место, но его не предлагают. Нам нужны совместные проекты, и наши приезды на Родину из ностальгических должны превратиться в деловые. Именно совместные проекты в состоянии крепко связать диаспору и Родину.

– Есть какой-нибудь проект, который мог быть реализован?

-Мой опыт и мои возможности касаются документального кино. И я достаточно знаю этот мир. Я могу помочь тем, кто хочет заняться кинодокументалистикой. И не только. Этот мир весьма тесно сопрягается с миром масс-медиа. Евреи замечательно представляют себе возможности масс-медиа, мы же делаем вид, что этот мир не существует. Мы весьма часто говорим, что армяне – это сетевая нация. Но нация просто не может быть сетевой, если она не связана множеством сетей внутри себя. У нас множество людей занимают ключевые позиции во множестве мест – в экономике, в политике, в журналистике. Нужны семинары, чтобы всем нам познакомиться и познакомиться с проблемами Армении. А потом уже начать их решать. В общем, у евреев есть замечательный опыт, которым мы пока пренебрегаем. Было бы наивным думать, что армяне диаспоры на ключевых постах спят и видят, как бы им начать работать на страну. Во-первых, страна должна быть готова воспользоваться их возможностями. Во-вторых, они так долго не смотрели на мир из Армении, что нуждаются в правильной ориентации. Проблемы всегда есть и всегда будут. Просто они должны развиваться, у нас же пока я этого развития не вижу. Другие создают возможности, чтобы ими пользоваться, мы же их имеем, и пренебрегаем.

– Но все-таки что-то медленно, но меняется?

– Да. Но это скорости не темпераментных армян, а, как Вы сами говорите, «горячих финских парней» из анекдотов. Если мы сами не будем решать наши национальные задачи – за нас их решат другие. Но по–своему.

Беседу вел Арен Вардапетян