ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИК
После десятилетий господства прагматического марксизма настоящее романтическое мироощущение в России приживается с трудом
Биография Мануэля Саркисянца, при всей своей типичности, пестра и необычна, как и его рассуждения. Саркисянца угораздило родиться и жить в том месте и в то время, где пестрота, парадоксальность и странный запоздалый романтизм едва ли были естественны. Он появился на свет в 1923 году в Баку. Спустя шесть лет родители увезли мальчика в Тегеран. Тегеранский университет, Иранский институт в Нью-Йорке, Чикагский университет. В 1956 году Саркисянц издает свою книгу "Россия и мессианизм Востока". Сегодня первую печатную работу Мануэля Саркисянца назвали бы антиглобалистской - тогда такого термина просто не существовало.
Гражданин мира Мануэль Саркисянц
Нынче Мануэль Саркисянц живет в Мексике. Его книги об истории Латинской Америки, Бирмы, Филиппин, Индонезии, Армении, России выходили на английском, испанском, немецком языках. В Петербурге, где издательство "Академический проект" готовит к публикации его новую работу, Мануэль Саркисянц пробыл несколько дней, прочел лекцию в Европейском университете, походил по книжным магазинам и любезно согласился дать интервью корреспонденту журнала "Северо-Запад".
- Круг ваших интересов чрезвычайно широк - от России до Индонезии. Как это объяснить?
- Широк лишь географический охват. На самом деле меня интересует только одна тема: крестьянские милленаристские движения (от латинского millenium - "тысячелетие"; милленаризм - учение о "тысячелетнем царстве", согласно которому сатана будет скован, а святые мученики будут царствовать вместе с Христом, в награду за свою святость став участниками "первого воскресения", как это было обещано в Апокалипсисе. - Ред.), где бы и когда бы они ни возникали: в Китае, в России, в Бирме, в Перу. В теологии это называется хилиазмом. Ожидание близкого конца света и попытка воплотить мечту о Царстве Божием на Земле.
Мне интересны политические мифы. Из них интереснее всего тот, что держится дольше всего: миф о совершенном обществе. В Перу до сих пор можно стать сенатором, пропагандируя совершенное государство инков, существовавшее в XVI веке до прихода испанцев.
Скажем, у меня есть книга об индейском хилиасте - "Фелипе Каррильо - "красный" апостол майя". "Красный" в кавычках, он, скорее, зеленый, что-то вроде Нестора Махно. Не анархист, нет. Можно ли, например, Антонова, руководителя крестьянского восстания в Тамбовской губернии в 1921 году, назвать анархистом? Скорее - эсером (кем Антонов, кстати, и был). Эта книга переводится сейчас на язык индейцев майя. Правда, у нее вряд ли найдутся читатели: современные майя если и читают, то по-испански.
Меня мало интересуют прагматические общества, вроде англосаксонских. Я жил в США с 1946 по 1956 год. В этом прагматическом обществе я не смог напечатать свою первую книжку "Россия и мессианизм Востока" - ее напечатали в Германии, в Гейдельберге, и как только напечатали, так меня сразу из США "импортировали" в Германию.
Американцам не хватает того, что Мигель де Унамуно называл "трагическое чувство жизни". Это чувство гораздо дальше от самодовольных, самодостаточных американцев, чем все марксизмы вместе взятые. Вот у немецких романтиков и русских славянофилов было настоящее трагическое чувство жизни. Мне повезло: в 50-е годы в Гейдельберге я еще успел встретить последних неоромантиков. Замечу, что в России после десятилетий господства прагматического марксизма трудно будет прижиться настоящему романтическому мироощущению.
- Но мне кажется, что романтическое мироощущение, в особенности немецкое, скомпрометировано нацистами, которые подчеркивали свою любовь к романтическому наследию Германии.
- Это не так. Нацисты изо всех сил демонстрировали свою приверженность к немецким романтикам, но это была показная, декорационная любовь. По самой же сути, по своей природе, нацисты были прагматиками, утилитаристами на англосаксонский манер. Я об этом пишу в книге, которая должна выйти сейчас в петербургском издательстве "Академический проект". Настоящим учителем нацистов был Томас Карлейль, английский философ. Что было романтического в нацизме? Культ Рихарда Вагнера? Но Вагнера нацисты воспринимали не непосредственно, а через интерпретацию зятя этого музыканта - английского расиста и антисемита Хьюстона Стюарта Чемберлена. Настоящим романтиком был Александр Блок. О его смерти в 1921 году Иванов-Разумник, кажется, говорил, что Блок был слишком хорош для того, что надвигалось, вот он и умер, а мы достаточно плохи для того, чтобы к этому приспособиться, вот мы и живем. Романтиками были славянофилы.
- Многие полагают, что славянофильский проект воплотился в сталинском Советском Союзе...
- Нет, это не славянофильский проект, это карикатура на него. То, что происходило в СССР в конце 40-х - начале 50-х годов, имело такое же отношение к славянофильству, какое нацизм имел к немецким романтикам. Славянофилы не были ни шовинистами, ни националистами. Помните, у Федора Тютчева: "Единство куплено быть может железом лишь и кровью. / Вот так сказал оракул наших дней. / Ну что ж. А мы попробуем связать его любовью. / А там посмотрим, что сильней!"
"Железо и кровь" - это Realpolitik Бисмарка, Сталина, а любовь - идеальная политика или вовсе не политика славянофилов. Теперь у вас, в России, славянофилами называют себя обыкновенные националисты. Но настоящие славянофилы мыслили и чувствовали во вселенских категориях. Для них вопрос веры был важнее национального вопроса.
- Для вас тоже важна вера? Христианская, православная?
- О нет, нет. Лучшая защита от веры в Бога - церковь. Я не теолог, не богослов. Скорее - мистик. Где начинается богословие, там начинаются догмы. Даже лучший из теологов, великий Фома Аквинский, всего только пересказывал Аристотеля. Схоластика мне неинтересна, поэтому мне неинтересен и марксизм. Знаете, как Николай Бердяев называл русский марксизм? Схоластикой русской идеи. Мне интересно, для меня важно - мистическое переживание. У Маркса замечательно сказано: "освобожденный вздох угнетенной твари" - вот что для меня важно. Сложно объяснить, что это такое, мистическое переживание. У Сергея Есенина в финале одного стихотворения есть абсолютно точное описание мистического переживания. Помните, после того как у собаки отняли и утопили щенков, Есенин пишет: "И глухо, как от подачки, / Когда бросят ей камень в смех, / Покатились глаза собачьи / Золотыми звездами в снег". Впрочем, читателям вашего журнала это не слишком-то интересно?
- Возможно... Вы занимаетесь и историей России XIX-XX веков?
- Да, до 1925 года. Это очень важная дата. Символическая, если угодно. Самоубийство Есенина. Сталин еще не взял страну в свои руки, но вот-вот овладеет всей полнотой власти. Я старомоден. Для меня между Сталиным и Владимиром Лениным - огромная, принципиальная разница. Это два разных коммунистических режима. Один открыт - как крестьянскому миру, так и миру вообще; другой замкнут, закрыт. Изоляционизм Сталина был связан с его прагматизмом. Я в Тегеране слушал советское радио и в 30-х, и в 40-х годах. Речь там не шла об освобождении угнетенных. Исключительно о внешнеполитических и экономических успехах. Вплоть до рассказа о том, сколько удобрения добыли из куриного помета в таком-то колхозе. Все это было довольно смешно и скучно, но, скажем, прагматикам-американцам это было понятнее, ближе, чем какое-то там освобождение. Сталина лучше понимали на Западе, чем Ленина или тем более Александра Керенского, который говорил о демократическом мире, об отказе от аннексий и контрибуций - и это встречали презрением. Русский идеализм, русские бредни... А Сталин во время переговоров мог спросить: сколько дивизий у Папы Римского? И это был нормальный прагматизм при минимуме знаний. Здоровый подход.
- То есть вы считаете, что Ленин был романтиком?
- В большей степени, чем Сталин. Но, вообще-то, и Ленин, и Сталин все сделали для того, чтобы после их падения в России восторжествовал капитализм именно западного образца. Постмарксистская Россия оказалась ближе к капитализму, чем Россия после самодержавия. Именно в условиях Советского Союза сформировался тот слой людей, из которых могло получиться и получилось то, что называется на Западе "средний класс". Один из удивительных, но закономерных парадоксов истории состоит в том, что именно большевистская революция подготовила бесповоротную вестернизацию России.
- В России с вами многие не согласятся.
- Охотно верю. Но если подумают, то согласятся. Это ведь только кажущийся парадокс: марксизм - учение европоцентричное, если угодно - колониалистское. Восток, Азия для классического марксизма - то, что подлежит уничтожению, во всяком случае, кардинальному изменению. Карл Маркс ненавидел Россию как азиатскую страну в Европе. "Неподвижный Монгол" - вот как он называл Россию. Он был типичный колониалист, как сейчас бы сказали, глобалист: приветствовал захват Индии англичанами, для него прогрессом был захват США нескольких мексиканских территорий. Как раз парадокс русского марксизма в его ленинском изводе, его странное расширение - это союз с восточными, колониальными нациями. Классическому марксизму это не свойственно. Но это укоренено в правой, даже реакционной русской традиции. Реакционный философ Константин Леонтьев, ненавидящий мещанский буржуазный Запад так же, как и революционер Александр Герцен, писал, что России надо отвернуться от либеральной западной цивилизации, что надежда мира - монголы и тибетцы. Они - естественные союзники России.
- Ну, как-то эти надежды не оправдались. Да и могли ли они оправдаться?
- К несчастью, не оправдались. К несчастью, будущее мира, по-моему, связано с Китаем. Почему к несчастью? Потому что эта культура еще прагматичнее, утилитарнее, материалистичнее, чем весь западный мир. Недаром русские славянофилы и немецкие романтики восхищались Индией, а французские рационалисты и американские прагматики - Китаем.
Возврат к списку